Охота на турача. Сальянский узник или история одного выстрела.

Давно это было, в ту пору о красных книгах и помину не было. Охотились по всему Советскому Союзу, взял путевку и езжай на все четыре стороны. Ружья продавали в магазинах без всякой надобности милиции. Записали в охотбилет и вся недолга, владей и радуйся. Хорошие были времена для охотников, привольные. К тому времени минуло мне восемнадцать лет, пора в армию идти. Тогда от армии так не бегали, служили многие, с этим строго было, без баловства. Прочили меня в десантники, я накануне парашютную школу в аэроклубе закончил, но в последний момент пришла целевая разнарядка в школу служебного собаководства. Видно, сказалась тогдашняя моя работа в Уголке Дурова экскурсоводом - дрессировщиком. Уж и осенний призыв к концу, а меня все не вызывают. Время тянется невыносимо. Ведь на три года уходить из дома в полную неизвестность. Октябрь на исходе, а из военкомата ни гу-гу. Ну, думаю, нечего время терять, съезжу напоследок в Азербайджан за редкими птицами для своей коллекции. Надо заметить, что лет с тринадцати, под влиянием книг известного орнитолога Е. П. Спангенберга, увлекся я птицами и активно ездил по всему Союзу, когда с друзьями, а когда и в одиночку. Охотился за редкими птицами. Молодому, какая забота? На следующий день сел в Бакинский поезд и в путь. На место прибыл в пятницу, к вечеру. Пошел в кассу за билетом на местную линию, что тянется в сторону Кызыл-Агача. В тех местах птица к осени со всей европейской России собиралась в несметном количестве. В кассе вежливо спрашивают, а где пропуск в погранзону?

Турач (чёрный франколин).

Дело к закату. Ждать в Баку два дня до понедельника, да волынки с пропуском еще на день, а у меня времени - кот наплакал. Да и в военкомате в любой момент хватиться могут.

Решил пробираться наобум. Взял билет до того места, где еще не погранзона, но совсем рядом. Едем, ночь, за окном темень южная, несусветная. Безлунье, добела раскаленные звезды блещут, от них еще темнее округ. Слезать надо было на крошечном разъезде - полустанке, не доезжая до Сальян, те уже в погранзоне. Вышел в тамбур с вещами, жду разъезда. Вскоре притормозил поезд и останавливается, но как-то нерешительно, вот-вот дальше пойдет. Выглянул наружу, черным-черно, ни огонька, пусто вокруг, только ветерок в полынях да солянках шелестит. Нет, думаю, это не разъезд, еще не доехали. Дернулся поезд и дальше пошел, а там уж минут через десять огни впереди замаячили, пограничники с фонарями вдоль насыпи бегут. Одним словом, приехали. Попытался сойти, вроде бы без понятия, что пограничникам надобно. Да не тут-то было. Попросили войти в вагон для проверки документов, а у меня только охотбилет в кармане. Паспорт в военкомате остался, вместе с подпиской о невыезде.

Самец чёрного франколина (турача).

Погрузили нас человек десять, подозрительных, в машину и повезли на погранзаставу. С прочими, местными, быстро разобрались и отпустили восвояси, а я остался в одиночестве, пред очи начальника заставы, в чине майора. В кабинете начальника, в сером каземате с высоченными потолками, в дверях автоматчик замер. Предложили раздеться до носок. Обыскали, забрали все вещи, что со мной были, правда, по описи. И оказалось, что я вроде бы шпион. Посудите сами. Молодой человек с бородкой, в китайском туристическом костюме, с множеством карманов, в темно-зеленой велюровой шляпе, при черном галстуке и в сапогах-броднях. В рюкзаке кинокамера с длиннющим телеобъективом, (сам приспосабливал для съемки птиц издали), и здоровенный бинокль. А надо заметить, что в те времена кинокамеры и сильные бинокли были еще большой редкостью. Мне достать их стоило трудов и средств немалых. Кроме того, в шпионское мое снаряжение входил набор хирургических инструментов, шприцы, мышьяк и прочие вещи необходимые для снятия птичьих шкурок и их обработки. Но для майора это ведь не довод, такие клиенты ему каждый день не попадаются. И, конечно, последней каплей, не в мою пользу, были новенькое ружье 32 калибра, вещь и в те времена, как и сейчас, довольно редкая, а еще новенькие блестящие металлические патроны, аккуратно залитые поверх картонных пыжей цветным лаком, для определения номера дроби по цвету (сам набивал) и упакованных в яркие цветастые пачки из-под немецкой кинопленки Агфа, с броскими иностранными надписями. Ну что тут скажешь, типичный шпион. Как и положено, посадили меня в одиночную камеру, предварительно забрав ремень, галстук и шнурки из кед. Кеды у меня в рюкзаке про запас были. Взамен принесли журнал «Молодой коммунист», или что-то похожее, точно и не припомню. Я уж и журнал прочитал от корки до корки, у солдат кличку получил «москвич», а дело мое ни с места. Проверяем, говорят, твою благонадежность, послали запрос в Москву, ответа нет пока. Кормят ужасно. Хлеб ноздревато-серый, пополам с отрубями, даже солома попадается. Сизая, холодная картошка и такой же, весь комками, кисель, тот, чем окна на зиму клеят.

На улице золотая осень, воля, а я за решеткой первый раз в жизни, да еще перспектива осложнений по линии военкомата. Грустно, одним словом. На четвертые сутки повезли меня в Сальяны к окружному прокурору, для продления санкции на арест. Оказалось, что больше четырех суток без этой самой санкции пограничники держать меня права не имели. Получили санкцию, а к ночи и ответ из Москвы пришел, с подтверждением, что я есть я, а вовсе не вражеский шпион. Отдали мне все вещи, посадили в газик и сам майор отвез к ночному поезду, предварительно взяв с меня подписку о том, что если в течение ближайших пяти лет снова попадусь здесь без пропуска, ждет меня срок, до трех лет, без суда и следствия.

Сижу в поезде, колеса километры отстукивают, уносят меня все дальше от птичьего рая. Обидно стало, что так и не увижу плавней, не поохочусь, не бывать этому! Соседом по купе оказался старичок местный.

У него-то я и узнал, что если сойти на следующей станции и отъехать на попутке километров семьдесят степью, попадешь в Евлахские плавни, там и домик егеря имеется. К рассвету прибыл к егерю в мазанку. Застал там двух приезжих охотников и хозяина. Кончились мои мученья. Поговорили, выяснил, где какая птица держится. Погода на дворе лучше не бывает, солнце, тепло. Не терпится на волю с ружьем бежать. А егерь отозвал меня в сторонку и говорит. Тут с такими вещами, как кинокамера и морской бинокль, лучше, не светиться. Могут запросто и за ружье голову оторвать, в камышах не сыщешь, да и кабаны бывает кидаются. Кабаны кабанами да разве дома усидишь. Насмотрелся я в плавнях чудес. Султанские куры на прогалах - плесах, красноклювые, на толстых, длиннопалых морковно-красных лапах, с истошным ором, изумрудно-синими кикиморами шастают. Белые цапли, выпи, волчки, утки, нырки, луни над головой и в камышах. Усатые синицы, что твои воробьи, вокруг снуют, ремезы порхают. Синие зимородки живыми самоцветами над водой носятся. Рай для любителя птиц, да и только. Брожу в плавнях, охочусь, а слова егеря из головы не идут. В сумраке камышей по звериным тропам броднями хлюпаю, прислушиваюсь, не ломится ли где кабан или шалый зверь о двух ногах. Но долго сторожко не продержишься, особенно, если над головой солнце во все небо, да восемнадцать лет за плечами, всего-то.

На третий день охотничьих странствий расслабился, обвыкся. Иду камышами, вода все мельче, значит к берегу ближе. Так и есть. Камыш все ниже, всего лишь по грудь шуршит. Все видно вокруг, вольно-то как, душа поет.

Вот тут то и ухнуло за спиной с треском. Крутнулся на каблуках, сердце в горле застряло, приклад у плеча и солнце в лицо. В мареве золотистой толчеи искрящихся пылинок взмывает свечкой, судорожно и шумно молотя крыльями, червонно-черная птица, на долю секунды зависла в воздухе и рванулась от меня над верхушками камыша. Опомниться не успел, палец сам сработал. Сухо щелкнул выстрел, ударило в плечо, птица дугой в камыш рухнула, а на ее месте, где дробь достала, в воздухе еще одна висит полупрозрачным шаром выбитого пера, плавно опадающего на землю. Этот выстрел и поныне у меня перед глазами, как живой. Чисто битый турач лежал в редком сухом камыше, бархатисто черной грудью кверху, с россыпью жемчужных пятен по бокам, распластав золотистую охру бессильных крыл. Никогда более не приходилось мне стрелять такую птицу. Хотя позже, став зоологом, много побродил по свету.

Охотился на самых дальних островах Арктики, в горах и пустыне, кольцевал пингвинов, белых ржанок и морского зверя в Антарктиде, а тот случай с турачем особняком и намертво врезался в память сердца, словно вчера это было.

Турач, или черный франколин, издавна обитал в Прикаспийской низменности Азербайджана, проникая по речным долинам в Грузию и Армению, еще недавно был обычен на юго-западе Туркмении. Теперь же птица эта везде редкость. Живя на пастбищах, зарастающих дюнах и пахотных землях, в виноградниках и садах, турач крайне уязвим, особенно в зимнее время. Вот что писал о тураче и охоте на него русский классик орнитологии конца девятнадцатого века М. А. Мензбир: «Охота по пороше еще губительнее и только то обстоятельство, что в области занятой турачами снег выпадает не ежегодно и, если выпадает, лежит не более нескольких дней, спасает турача от быстрого и окончательного истребления. Дело в том, что турач, не привыкший к снегу, боится его и забивается в тот куст, около которого его застал снег. Здесь он и сидит до тех пор, пока голод не заставит его отправиться на поиски корма, но и тогда, побегав немного, он спешит опять укрыться в кустах. Зная это, туземцы отправляются разыскивать турачей по следам и, подходя к ним почти в упор, убивают без промаха ...». Вот такая история о царственно красивой птице тураче и сальянском узнике.

Источник: В. И. Булавинцев. Там где живут зимородки. Москва, 2010.

Комментарии:

Нет комментариев :( Вы можете стать первым!