Чомга - утка-поганка.

Даже в самые суровые зимы большие города отдают своим поилицам-рекам столько тепла, что не бывает близ них настоящего ледостава. И уже не случайно, а регулярно, не в одиночку, а стаями слетается зимовать в такие места водоплавающая птица. В основном это непритязательные кряквы, среди которых не вдруг отыщешь грузноватый силуэт красноголового нырка или стройную фигурку чомги, у которой на узкой, остроклювой голове еще нет брачных украшений. У теплых черноморских и каспийских берегов эта поганка зимует испокон веку, а на реках и водохранилищах стала оставаться недавно. В зимнюю пору она охотится под водой, и единственной ее добычей может быть только рыба. Охотится на глаз, и поэтому времени на ловлю — в обрез. И даже на самых добычливых местах зимовка дается чомге труднее, чем уткам. Она и одета победнее, и всю долгую ночь проводит на холодной воде, так что потери тепла у нее больше.

Чомга.

К утру голод дает себя знать как следует, и, едва занимается рассвет, птица, не тратя ни минуты на туалет, начинает нырять. После нескольких неудачных нырков она появляется на поверхности, держа в клюве изогнувшегося и растопырившего все колючки ерша. От морозного воздуха у рыбешки сразу захватывает дух, но чомга, боясь упустить добычу, обращается с ней бережно и неторопливо. Тем временем становится светлее, и второго ерша птица ловит быстрее. Потом отплывает от заберега, под которым охотилась, оглядывается по сторонам и словно раздваивается: рядом выныривает точно такая же чомга, которая промышляла поодаль, и обе усердно и тщательно начинают чистить оперение.

Яйца чомги в гнезде.

Когда же над стылой, затуманенной долиной поднимается тускловатое солнце, птицы начинают купаться. От косых лучей не становится теплее, но их сияние приводит чомг в неописуемый восторг. Плывут по воде кусочки льда, клубится парок, а они так плещутся в холодной струе, будто овладело ими весеннее настроение, будто этот мороз последний. Окунаются, закидывают голову на спину так сильно, словно намереваются опрокинуться навзничь, так шлепают полуразвернутыми крыльями, что искрами разлетаются по сторонам крупные брызги. Потом, сверкая серебристым оперением грудок, белизну которого можно сравнить только с мартовскими вербными барашками, перебирают клювами перышко за перышком, купаются снова и засыпают, словно утомленные утренним туалетом до полного изнеможения.

Возможно, что эта пара — уже птичья семья, Здесь доживут они до ледохода и улетят на степное озеро, мелководный затон или просторный пруд, где будет их гнездо, где в первый же день прилета начнут они свои танцы. Именно танцы, потому что трудно подобрать иное название токованию этих древних птиц. В них определенное чередование «колен» с синхронным исполнением фигур и постоянный ритм.

Гнездо чомги.

Токуют в любую погоду, но колоритнее всего выглядят танцы, когда на воде ни морщинки и она, как зеркало, отражает красоту обеих птиц и синеву весеннего неба. Всякий раз танец начинается без всякой подготовки. Только что одна чомга неторопливо и не очень старательно складывала небольшой плотик. Другая чистилась, отряхивалась и охорашивалась поодаль, не проявляя интереса ни к соседке, ни к ее занятию, И вдруг обе, встрепенувшись, стремительно поплыли навстречу друг другу, чуть склонив вперед прямые шеи и держа острые клювы как оружие. Однако намерения птиц далеки от боя, и, едва не столкнувшись грудь с грудью, чомги резко останавливаются, вскидывают головы и крутят ими вправо-влево, точно стряхивая с кончиков клювов невидимые капельки. Это «стряхивание» продолжается не более минуты, а потом партнеры быстро расплываются в разные стороны, не оглядываясь и не останавливаясь, словно обознались при встрече, и, чтобы поскорее скрыть смущение, тут же оба ныряют.

Но через несколько секунд они снова на поверхности, и у каждой в клюве пучок, сколько могли нащипать на дне, травы и полусгнивших обрывков. С этими пучками, как с подарками, почти положив шеи на воду, чомги спешат к тому месту, где только что расстались. Плывут с такой скоростью, что за каждой тянутся две длинные волны. В момент сближения обе встают в полный рост, будто под ними не вода, а твердая опора, и снова вертят головами, как бы хвастаясь своими находками. Издали их фигурки похожи на чуть склоненные друг к другу тонкогорлые кувшинчики. В воде только ноги. Их напряженная работа не видна, но корпус птицы неподвижен, как у хорошего танцора, идущего по сцене на кончиках пальцев. Это и главная, и заключительная часть танца. Но между первым и вторым коленами бывает иногда еще одно, во время которого чомги, находясь друг перед другом, быстро касаются кончиками клювов перьев на своих спинах, будто два тонконогих грибка делают поочередно быстрые реверансы. (Кстати, английское название поганки в русской транскрипции звучит как «гриб».)

День ото дня увлечение танцами слабеет. Они исполняются с прежним старанием, но становятся все короче, порой обрываются, едва начавшись. Но зато у самки появляется другое занятие. Она торопливо и без особой тщательности собирает всякие травяные обрывки, которые еще могут хотя бы немного держаться на воде, и складывает из них небольшой брачный плотик, то и дело проверяя его плавучесть своим весом. Постройка эта временная, и птица не стремится скрыть ее от постороннего глаза, потому что пара пользуется ею всего несколько секунд. А вот настоящее гнездо сооружается основательно обеими птицами в укромном месте. И ни самец, ни самка никогда не плывут к гнезду открыто, а только под водой.

В остальном жизнь и поведение чомги и других поганок в гнездовую пору довольно сходны. Не совсем только понятно, почему чомги не ловят для птенцов рыбешку на месте, а уплывают к дальним границам своих участков, метров за сто и дальше, и никогда не носят и не водят детей туда, где охотятся. И ведь, возвращаясь с охоты, кормилец несет только одну рыбешку, которую, не деля, одному и дает. А птенцы, видя подплывающего с добычей родителя, не спешат перехватить чужую долю: кому отдаст, тому и достанется.

Пока птенцы малы, родители охотятся для них по очереди, ни на секунду не оставляя их без присмотра и не подвергая риску нападения главного врага водяных птиц — камышового луня, который в любой миг может вылететь из-за стены тростников. Поэтому кормилец, оделив последнего, больше не ныряет, а начинает усердно чистить и без того безукоризненно чистое перо, отряхиваться и охорашиваться, словно стараясь после завершения семейных забот придать себе представительный вид для важного визита на общеозёрное птичье собрание, где нельзя появляться абы как.

Вторая птица с четверкой птенцов на спине в эти минуты безучастно дремлет рядом, не проявляя ни любопытства, ни раздражения. Но чем дольше затягивается туалет, тем сильнее становится убеждение, что у «франта» и мысли не было о каком-либо свидании, а усердное встряхивание, приглаживание и укладка перышек все более походят на нескрываемый намек, что, мол, устал и давай поменяемся. А птенцы между тем начинают возиться на родительской спине, и тут молчаливый, но настойчивый намек вроде бы доходит до сознания дремлющей птицы, и она бесцеремонно стряхивает с себя живую ношу. Делается это просто: чомга резко поднимается, разворачивает крылья, как бы потягиваясь после сладкой дремоты, и птенцы съезжают со спины, словно с крутой горки, в воду, но тут же без толкотни и ссор забираются на спину второго родителя.

Родительская спина служит несколько дней маленьким чомгам плавучим домом, теплым, сухим и надежным. Птенец, выбравшись из скорлупы, не желает ни минуты сидеть в сырости под материнской грудью, а быстренько забирается к ней на спину. Туда же лезут второй, третий. С последним птица сходит с гнезда, и оно остается догнивать как плавучая куча ветоши, разве что лысуха постоит на ней или ночью заберется ондатра, чтобы сжевать на плоту травинку.

У чомги с птенцами на спине действительно беспечно-дремлющий вид, но она постоянно настороже и, если возникает угроза прямого нападения, прижмет птенцов крыльями к себе поплотнее, и — только ее видели!

Кормилец, поймав маломерка-окунька или карасика, несет его как подарок-диковинку, бережно держа в клюве и то и дело макая в воду, чтобы не потускнела, не пропала под ярким солнцем живая красота. Подплыв к птенцу, кормилец опускает голову на всю длину шеи, а нырнувший птенец должен сам поймать отпущенную перед ним жертву. Так происходит обучение, так поддерживается в роду неукоснительное правило ловить только живую добычу и никогда не брать в клюв снулую рыбу. Родительские заботы не прекращаются с окончанием обучения, и отец или мать нет-нет да и сунут лишнюю рыбку рослому птенцу, который уже владеет искусством подводной охоты. Так вместе и живут до осени.

Птенцы-подростки своим одеянием похожи на пингвинят: у них очень долго не растет перо и они, будучи ростом едва ли не со своих родителей, остаются одетыми в необыкновенно густой короткий пух.

А улетают поздно, иногда уже после появления крепких заберегов. Какую-то часть осеннего пути чомги неторопливо проделывают вплавь по водохранилищам и большим рекам, если направление долин совпадает с пролетным курсом, Заметить на воде их рассеянную стайку можно лишь случайно, да и то глаз быстро теряет в беспрестанной пляске мелких волн тонкие силуэты голов и шей. Весной же, наоборот, спешить надо, и чомги при своих посредственных летных качествах летят не только ночами, но нередко и днем. Полет этих птиц по скорости сравним с утиным, но еще менее управляем — нет хвоста. Приходится подруливать лапами и даже шеей.

Крылья чомги для ее роста узки и коротковаты, Например, из одного крыла ястреба-тетеревятника можно выкроить два для чомги, а вес-то обеих птиц одинаков. Поэтому и нагрузка на крыло у чомги вдвое больше.

Существует убеждение, что поганки всех видов могут кое-как стоять на твердой опоре, но ходить-бегать не умеют. Действительно, для этих бесхвостых ныряльщиков занятия на суше не найдется, и на берег они никогда не выходят и не садятся. Ведь нога у поганки начинается от пятки, и поэтому ей не сделать ни шага ни по-утиному, ни по-куриному. Однако я избавился от этого заблуждения уже через несколько дней после первого знакомства с живыми чомгами в старой волжской дельте.

Свернув на легкой лодке-плоскодонке, куласе, с речной бороздины в култук, я перекрыл дорогу чомге, нерасчетливо заплывшей в узенький заливчик между двумя песчаными косами, Птица мгновенно сообразила, что не сможет взлететь с разбега, а прорываться на простор по мелководью рискованно, и, как-то по-пингвиньи выскочив на косу, неуклюже, но быстро перебежала по укатанному песку на манер диснеевских гномов, то есть развернув лапы на сто восемьдесят градусов. В траве она запуталась бы, а по твердому песку проскочила с эдакой лихостью, что я и рассмеяться не успел.

Стихия чомги — вода, и у нее нет здесь серьезных врагов. Ее главный враг — птица сухопутная, ворона, которая легко отыскивает сверху гнезда, спрятанные в любых зарослях, и крадет яйца. То, что чомга, отлучаясь, прикрывает яйца гнездовой ветошью, не спасает их. И кое-где ворона, обездоливая семьи поганок, заставляет последних строить новые гнезда и делать повторные кладки до трех раз. Но там, где нет ворон, чомги не боятся мостить гнезда-кочки на совершенно открытых, без единой травинки мелководьях и спокойно выводят птенцов буквально под боком у камышового луня, которого, кажется, не принимают всерьез за врага. Да тот и сам смотрит на чомгу как на добычу, для его когтей недоступную. Попробуй, схвати ее на воде в открытую, когда она от неожиданного выстрела успевает нырнуть и ни одна дробинка ее не заденет.

Автор: Леонид Семаго. Источник: "Птицы", Москва, 1994.

Комментарии:

Нет комментариев :( Вы можете стать первым!